Что запутали - порвано. К черту блажь и терпение:
Я на коже иголкой вышью слово «Прощение».
Нить короткая, алая, вниз скользит, не торопится
Ты посмотришь украдкой – отвлечешься? Воротишься?

Иглы смелые, верные – серебристыми стрелами
Льнут, как звери зубастые. Строчка ровная, белая.
Боль не брезгует, хмурится, за иглою вслед тянется.
Ты попробуй, не плачь, горемыка-красавица.

Толи сон от Лукавого, толи ангел с видением –
Я на коже с сукровицей вижу слово «Прощение».
Нить в углу позабытая, иглы колют, голодные:
«Где ж ты, смелая, сильная? А, вернулась…»
                                                                             -Не гордая.
|Раз.

Все дороги в ночь запорошены,
Заволочены блеклым инеем.
Да, не встретимся мы по-хорошему,
Разбежались от правды, бессильные.

То ли судьбы сплелись прочно-накрепко,
То ли снег нам виной, россыпь белая.
Я пойду за луной в дали дальние,
Вслед пойдешь ли ты, верная, смелая?

И не страшно, не больно, не холодно -
По дорожке за лунным свечением
Мы пройдем, опьяненные солодом,
Грусть-тоску сгоним прочь отвлечением.

Жизнь была белоснежною скатертью,
Да пролили вино. Гроздья алые
Вышивались бесслезно, не матерью -
Нерожденным дитятей – отсталые.

Ночь в сторожку стучит, льет проклятия.
Ты закутай в меха соболиные
Ледяное, святое распятие,
Со слезами и с кровью - рубинами.

Волк завоет пронзительно. Стужею
Охладит жаркий пыл поселения.
Приходи ко мне с чаем да с дружбою -
Расскажу тебе сказку последнюю…
|Два

Тебя надо запретить очень срочно, чтоб никто не узнал о том, что ты существуешь. Чтобы вырвать с корнями - жестоко и прочно - как ненужную вещь, безумно простую и всячески сложную. Тебя надо стереть без остатка и следа: прочь, царапая белые листья бумаги испугом, затирая до дыр прожженным ластиком смуты. Прочь... И вырваться, вместе с свободой терзая кровавые путы твоих недосказанных тайн и загадок. Мир был бы чуть менее сладок, но не менее скучен. Быть может, всем было бы лучше: люди часто кромсают из памяти кроткой имена, приносящие больше не боль - ледяное спокойствие. Старая соль на заветренных ранах гудит контрабасом испуганных масок, наклеенных прочно, словно оставленных жить и погибнуть вместе с хозяином. Впрочем... Не умеем стирать мы из памяти лица, горящие чем-то беззвучным и дерзким, что царапают слух и дыханье гвоздем по немому стеклу.
Не умеем людей запрещать. Очень жаль. Вдруг бы стало кому-то и легче? Может, кто-то и стал бы дождями пытаться пилить воспаленные вены событий, открывая с движением каждым новые дни и сюжеты, но мир... Мир бы не был так пресен и сер, как бывал он туманен в волшебное "без" для меня, и тебя, и кого-то за гранью помех радиолы. Шпильки в призрачный облик сознанья втыкая беспечно, кто-то там, за границей седых облаков, улыбнется и спросит: "Зачем этим мумиям вечность, коль они в свои рамки загнали немало доверчивых песен и слов?".
И ответом окажется громкое эхо затвора, оглушительный смех револьвера в озябшей руке и патрон, раздобытый под толщей нелепого, грязного снега. Для того, чтобы снять неумелый запрет. На тебя.
|Три